И Намор - В третью стражу [СИ]
"Бла-бла-бла и бла-бла-бла..."
И в самом деле, все такого рода представления, что называется, "на одно лицо". Рад, не рад, а честь имею, рад знакомству, и прочее в том же роде.
"Сто бы лет вас не знал и не видел!"
— Ну, как вы тут живете, Вальтер? — Спросил Баст, когда они остались одни.
— Скверно. Хотите? — Шелленберг достал сигареты и протянул пачку Шаунбургу.
— Спасибо. — Кивнул Баст, принимая "угощение". — Что так?
— А разве не так? Вы работаете, Себастиан. — Грустно усмехнулся Шелленберг и щелкнул зажигалкой. — Я имею в виду — ТАМ. А я... — Он предложил огонь Шаунбургу и прикурил сам. — А я просиживаю штаны на Принц-Альбрехтштрассе восемь. Правда, шеф, — он на мгновение поднял взгляд к потолку, обозначая, таким образом, своего всесильного владыку Гейдриха. — всё-таки заставил меня сдать государственные экзамены. Теперь я дипломированный законник. Каково?!
— Мои искренние поздравления, Вальтер! За это следует выпить! — И Баст щелкнув пальцами, подозвал одного из официантов, снующих вокруг наподобие неприкаянных душ в чистилище. — Прозит! — Он сменил пустой бокал на полный и отсалютовал Шелленбергу.
Они пригубили шампанское и снова посмотрели друг на друга. Шелленберг ведь был достаточно умен, чтобы понять, Себастиан появился здесь и сейчас не без причины.
— В сущности, вы правы. — Кивнул Баст. — Я говорящая голова нашего обожаемого шефа.
— Говорите, Себастиан, — чуть улыбнулся Шелленберг. — Я... я умираю от нетерпения. Верите?
— Верю. Задание... — Баст взял Шелленберга под локоть и увлек на балкон. Здесь было холодно и сыро, но не было лишних ушей. — Подробности завтра, в секретариате. Но главное – сегодня, и не спрашивайте меня, ради бога, почему группенфюрер передает этот приказ через меня. Будет желание, спросите. Не будет – оставим как есть.
— Договорились.
— Ну вот и славно. — Баст затянулся и выбросил окурок в пепельницу, установленную, словно это и не пепельница вовсе, а храмовый светильник, на высокой бронзовой треноге. — Вы едите в Рим, Вальтер. Как вам нравится такая идея?
— Пока нравится. — С улыбкой, за которой пряталось нетерпение, ответил Шелленберг.
— Там встретитесь с главой Службы Военной Информации генералом Роатта.
— Марио Роатта? — Переспросил Шелленберг.
— Не знаю. — Пожал плечами Шаунбург. — Но первый разговор у вас состоится с ним, а затем вы будете иметь дело с теми офицерами его штаба, кого он вам укажет. Кроме того, вам придется работать и с людьми из "Отдела Е" службы специальной информации морского флота.
— Цель? — Шелленберг тоже выбросил окурок.
— Не стойте ко мне слишком близко, — усмехнулся вдруг Баст. — У меня плохая репутация, могут, бог весть, что подумать.
— Я занимался вашей репутацией. — Без тени улыбки ответил Шелленберг. — Искренне рад сообщить вам, что ничего, кроме глупостей, в вашем прошлом не обнаружено.
— Спасибо, Вальтер.
"Так вот откуда ветер дует. А я-то гадал, почему я?"
— Итак?
— Ваша цель сионисты.
— Кто? — Явно опешил Шелленберг.
— Вы что не знаете, кто такие сионисты? — Удивился Шаунбург. — Это...
— Да, знаю я, кто это. — Отмахнулся Шелленберг. — Я только... Впрочем, шефу виднее. Что я должен с ними сделать?
— Помочь правым сионистам в Палестине. Но, разумеется, руками итальянцев. Нам – по многим причинам – впрямую светиться там не следует. Мы работаем с арабами, а с евреями пусть работают итальянцы. Тем более, там рядом... Через море рукой подать.
— Но в Палестине англичане. — Возразил Шелленберг.
— А в Ливии итальянцы. И наш интерес всунуть в эту дверь ногу раньше, чем она захлопнется и так глубоко, как получится.
— Понимаю. — Кивнул Шелленберг. — Понадобятся деньги...
— Подробности вы узнаете завтра. — На этот раз сигареты достал Шаунбург. Ему было очень непросто вести этот разговор, ведь идею начать разыгрывать еврейскую карту подбросил Гейдриху он сам, имея в виду темные слухи о имевших уже место попытках установить контакты с сионистами в 1933 или 1934 году. Но тогда ничего из этого не вышло, и не случайно. Ну о чем, кроме всякой ерунды, могут говорить официальный расист и левый социал-демократ еврей?! Сейчас же Баст начинал крайне рискованную игру на тактических интересах сторон, не зная, разумеется — "И кто, скажите на милость, может такое знать?" — к чему приведет этот его во всех отношениях безумный план.
— Подробности вы узнаете завтра. — Сказал Баст, протягивая Шелленбергу портсигар. — Но, разумеется, нашим контрагентам по ту сторону моря нужны будут деньги и оружие.
— Деньги и оружие. — Кивнул Шелленберг, беря сигарету. Судя по всему, он уже обдумывал детали будущей операции, которая, учитывая характер самого Шелленберга, могла привести к весьма нетривиальным результатам.
— И еще кое-что... — Баст тоже взял сигарету, прикурил от предложенной Шелленбергом зажигалки и продолжил: Во Флоренции учится сейчас некто Авраам Штерн. Не знаю, что он изучает, но думаю, его нетрудно будет найти, так как в тамошнем университете вряд ли много докторантов вообще и из Палестины в частности. Нам этот еврей интересен не сам по себе, а тем, что он близко знаком с Авраамом Техоми[280]. Этот Техоми именно тот, кто нам нужен. Один из лидеров их военной организации и политически тяготеет к правым сионистам, так называемым ревизионистам. Попробуйте создать нам канал приватной связи, и... Впрочем это уже ваша операция.
— Продолжайте. — Улыбнулся Шелленберг, явно уже предвкушавший самостоятельную операцию за границами Рейха. — Я, честное слово, не обижусь.
— Я бы подкармливал этого Техоми оружием и деньгами отдельно ото всех остальных. Но... Не обижайтесь, дружище, это всего лишь мысли вслух. Игра ума. Не больше. Но мне кажется, что с этими людьми следует проявлять предельную осторожность. Их нельзя вербовать и принуждать. В этом смысле они очень похожи на нас. Их ведет идея, понимаете? Идеалисты и националисты... Вам это ничего не напоминает?
* * *В начале одиннадцатого позвонила Вильда. Оставалось гадать, откуда ей стало известно, что муж вернулся в Берлин и живет на своей старой – холостяцкой еще – квартире на Доллендорф штрассе. Не знала. Не должна была знать. Но узнала. Бах навеял, или птичка на хвостике принесла, или Гейдрих — "Тварь!" — решил развлечься за чужой счет.
— Баст... — Даже притом, что качество телефонной связи оставляло желать лучшего, голос Вильды взволновал не на шутку.
"Однако..."
Оказывается, если смотреть в прошлое глазами немецко-фашистского шпиона, многое оставалось за кадром. Сказывались, так сказать, особенности "чужого" восприятия. Но сейчас, стоило Олегу услышать голос жены — "Не моей жены!" — как перед глазами возник "объективный" образ Вильды. Он ее "вспомнил" — вот в чем дело. И не просто вспомнил — Олег ведь и раньше, в общем-то, знал о ее существовании – а во всем великолепии весьма убедительной красоты и молодости. Но рассматривал он ее сейчас словно сквозь линзы и светофильтры некоего сложного оптического прибора – прямиком из лаборатории очередного "сумасшедшего профессора", немца и фашиста, разумеется – смотрел, угадывая и открывая заново незаурядный женский образ, и дивился тому, что ничего такого о ней еще мгновение назад не знал или не помнил. А сейчас вот "нашел время и место", чтобы вспомнить, и получилось это у него ничуть не хуже, чем, скажем, порнушку по DVD посмотреть. Такое вдруг привиделось, что даже в жар бросило.
"Обормот... — вынужден был признать новый Баст, смахнув со лба выступивший от "озарения" пот. — Такой женщиной пренебрег!"
— Откуда ты узнала, что я в Берлине? — Спросил он, чтобы не молчать.
— Узнала. — Коротко, неинформативно, и совершенно не в ее стиле. — Приедешь?
"Гейдрих?"
— Только не говори, что соскучилась! — Усмехнулся Баст.
— Соскучилась.
— Приеду. — Неожиданно решил он.
"Приеду..." — повторил он про себя, и вспомнил разговор с женой. С настоящей женой...
Что он тогда сказал Грейс? Он ведь совершенно определенно наплел ей что-то про рыжую и зеленоглазую девушку, притом, что нравились ему обычно, как верно заметила Грейси, блондинки, хотя он и брюнеток своим вниманием не обходил. Однако в тот момент, во время их самого последнего разговора, Олег почему-то придумал себе именно рыжую пассию, и нате вам – сон в руку! — Кайзерина рыжая. И Вильда рыжая...
"Это у меня что, компенсация за мальчиков что ли такая?"
Но неожиданно выяснилось, что звонок растревожил душу ничуть не меньше, чем воспоминания о навсегда покинутом "доме": том времени, где и когда, находилось его настоящее "место под солнцем", и, разумеется, в окружении тех самых людей, что составляли там его личный мир.
